Я тебя слышу

История ясновидящего
Коршун
Крэйзихаус: 1 2 3



История охотников
три, четыре, пять, я иду кусать!
За фасадом: 1 2
Ян
Большая охота: 1 2 3 4



История вампиров
Старый вампир: 1 2 3 4 5
__________________________________________________
Принцесса
Я всё могу объяснить
Домик бабушки Агафьи
Большая история маленькой вампирши
Тест Люшера
Посредственность
Подворотня
Чёрный вдовец и озеро мёртвых лебедей
__________________________________________________
Убегай
Элизабет
Секрет
Старый город
__________________________________________________
Кошмары снятся всем

Злой
Злые
Белка
Фея-крестная
__________________________________________________
Достоевский ищет любовь. Опять
Дурная малолетка: 1 2 3 4 5
Запасной вариант: 1 2
__________________________________________________
Только отцу не говори
Кабинет ректора

​

 

И вовсе даже не поворот!

Del, привет))

И я рада, что ты рада

Ну, скажем так, им сложно не доверять друг другу все тайны
Да и вообще мне эта семья видится довольно нормальной, с относительно тёплыми отношениями. Я думаю, они и из ориентации Ильи большую трагедию не сделали бы - он больше загоняется

Он пока только одну поймал, она не убегала
Он в целом не охотник, как бы, просто энтузиаст с ножом и транквилизатором

Кто? Илья? Он слишком ведомый, чтобы быть отрицательным или роковым

Воистину так

Ну.... они как бы не друзья, они просто пару раз тусили вместе...
Ну и попробуй не сдать кого-то, когда этого требует психопат весь в чужой крови

 

Можно и две

хехехе нет Я всё ещё плохо продумала персонажей (потому что я автор от бога), но предварительно - Марк паршивая овца из семьи охотников, слишком субтильный, чтоб за оборотнями гоняться. Поэтому он и не удивился, когда Илья сказал ему про вампира.

Да я сама пока не знаю У меня среди вариантов есть даже такой, в котором яснец застрелит охотника, а упыри будут жить счастливо. Или Марк согласится отстать, чтобы защитить репутацию Сокровища. Или они вчетвером объединятся пред великой хтонью

 

Царь велел себя раздеть, ​

Три раза перекрестился,
Прыг в котёл - и там сварился...​

А может, и не сварился...

​

 

что может быть лучше, чем писать сольники для персонажей, чьи лица даже не собиралась светить?

vBulletin [media]

Jordan Critz - Imbre​

- Ника, слушай!



Тоска смертная. Я валяюсь на ковре на кухне, выбираю из короткого ворса крошки и ищу в узорах монстров. Их там много: достаточно бросить неосторожный взгляд, и сразу увидишь. Они немые, но вместо них благодарно за вычищенный ворс урчит холодильник. И если прислушаться к нему, то он заглушит заунывный плач старого пианино.

- Слушай! - повторяет брат. - Это тебе потом играть, а ты в ритм не попадаешь.
- Надоел ты, - говорю, - со своим Шопеном...
- Он не мой, это тебе задали.

Я показываю язык своей плюшевой лисе. Ну задали и задали! Кто задал - того и проблема.



- Лучше б ты спел!

Марк поёт редко, когда в доме нет лишних ушей, которые могли бы его услышать. Я ещё не знаю, что совсем скоро он начнёт курить, и голос его сядет, из кристально-чистого и звонкого сделается хрипловатым и колючим. Если бы знала - я бы, наверное, стащила у Яна магнитофон и попыталась записать, как Марк поёт.

Но я не стаскиваю и не записываю.

Марк поёт редко, когда дома нет никого, кто мог бы велеть ему заткнуться. Сегодня дома как раз никого.



Отец в участке. Он там часто бывает. Внештатный экстрасенс - так это, кажется, называется - а может быть, даже штатный. Он водит растопыренной пятернёй, как неводом, над фотографиями подозреваемых, чтобы уловить нечто. Почуять. Он качает агатовым маятником над картой края и может сказать, с кем ушла пропавшая девочка, и где её теперь искать. Но на место продолжать поиски он не поедет никогда. Из-за ноги.



Когда я была младше и спрашивала, что случилось, мама говорила, что на папу напал медведь. Он отвечал, что это был не медведь, и дальше тему не развивал.

Моего отца приглашают, когда следствие заходит в тупик. И судя по тому, насколько часто это бывает, следователи у нас неважнецкие.



Мой отец снимает порчу и венцы безбрачия, исцеляет, а потом неделями сам не встаёт с постели.

Это от него пианино перешло сперва к Марку, а теперь ко мне. Мама говорит, что раньше отец играл часто и много, когда бывал в хорошем настроении, а теперь он садится за инструмент только когда пьян, и гости разводят его на слабо. А гости у нас бывают нечасто.

Моя мама не любит гостей. Она сторожевой пёс нашего дома, нашего посёлка, нашего леса, нашего края. Она всех делит на чужих и своих. Она не очень-то довольна Марком, потому что он хоть и высокий, но совсем не крепкий, в плечах не широк и слаб глазами. Она пристально поглядывает на меня, потому что я тоже не очень крепкая.



- Дети сильно меняются в переходном возрасте, - успокаивает её отец, думая, что я не слышу.
- Ну, не настолько сильно. Коренастой она уже не станет - ясное дело. В тебя пошла. Не быть ей охотницей.
- Поровну выходит: у тебя двое наследников, и у меня двое, - отвечает отец.

Вот только мы не его наследники. Отец не берёт нас на полевые задания, не учит искать пропавших или гадать на картах и кофейной гуще. Такие способности передаются через поколение, если только они вообще передадутся, а всё, что мы унаследовали - старое пианино.



А когда мама по наводке отца или неравнодушных жителей отправляется в лес на охоту, Яна и Матвея она берёт с собой. Они - «мамины» дети, наследники её дела. Они быстро бегают, метко стреляют и никогда не жалуются, что устали. Им повезло родиться коренастыми и рослыми, за это они получили право учиться обращаться с топором и кинжалом, охотничьим ножом и осиновым колом, ружьём, пистолетом и любыми подручными орудиями. Когда летом я купаюсь в затянутом ряской пруду, Матвей и Ян, призванные за мной следить, устраивают спарринги на берегу или водные баталии.

Когда охотничьих заказов нет, Ян подрабатывает в лавке мясника, а Матвей - в кожевенной. Работают быстро и ловко. Их ценят.

Матвей и Ян - близнецы, двое из ларца, только Матвею в прошлом году оборотень высадил клык. Протез сделали серебряный, из той самой пули, которой оборотня застрелили. По-моему, невероятная гадость!



Марку семнадцать, и он шибко умный. Переправляет что-то вечерами в моей тетради по сольфеджио, а иногда даже в нотных книгах. Из-за того, что мы родителям не пригодились, у Марка есть время учиться, он поступит в медицинский, вырвется из глуши и из нашей странной семейки. Я тоже буду как Марк. И даже тоже стану врачом.



Он смотрит на меня и качает головой, а потом начинает наигрывать незатейливую мелодию. Я невольно качаю в такт ногой. Это последний раз, когда я слышу, как он поёт, он больше не сядет за инструмент, потому что скоро в драке ему сломают три пальца, а я больше не смогу спокойно слушать «Lemon Tree» - эта песня навечно станет предзнаменованием беды и будет вызывать смутную тревогу.

I'm wasting my time, I got nothing to do
I'm hanging around, I'm waiting for you
But nothing ever happens and I wonder​

Дверь в сени распахивается и ударяется о стену, в дом вваливается зимняя стужа, а за ней - мама и братья.



- Марк! - кричит мама.

Марк вскакивает, стул падает с кажущимся мне оглушительным грохотом. Меня пригвождает к пёстрому ковру в углу кухни, а в голове только одно: «Господи, как много крови!»

- Вероника, закрой дверь! - требует мама, а я не могу сдвинуться с места.



Дверь закрывают. Яна втаскивают в комнату и кладут прямо на пол, чтобы не пачкать диван или ковёр. Меня то и дело кликают: просят поставить чайник, найти бинты и чистые тряпки, но в итоге понимают, что толку от меня не будет. Марк и Матвей носятся туда и сюда с тазом и чайником, шарят в аптечке, смывают с Яна кровь. Мама пытается дозвониться в участок. А я крадусь мимо них всех к лестнице - наверху эта беда меня не достанет.



- Что случилось? - слышу вопрос Марка.
- Оборотень...

Задрал, стало быть. Матвею в своё время повезло расплатиться клыком - так везёт немногим.

- Вы его хоть убили?
- Не, блин, побазарили и с миром разошлись! - Матвей злится, и Марку лучше бы его больше ни о чём не спрашивать, но он спрашивает:
- А фею?
- Да, её тоже...



Я тенью шмыгаю по лестнице - никому до меня сейчас дела нет - и затворяюсь в своей комнате, в своей крепости из стульев, подушек и одеяла. Застиранный плед в тускло-красную клетку заменяет мне не только полог: он ограждает меня от всего зла, от оборотней и крови, от мамы, которая кричит, чтобы не заплакать, от тяжело дышащего Яна, распластанного на полу, и требований: «Ника, нитки! И вот здесь держи!»

Нет, я не могу! Это Марк смелый и не боится ни крови, ни чужой боли, и руки у него не трясутся, и в глазах, наверное, не мутнеет. Он латает раны мамы и братьев с тем же лицом, с каким штопает носки.



Я не такая. Я утыкаюсь лбом в колени и складываю руки вместе. Пусть Ян выживет! Пожалуйста!

А когда поднимаю голову, в доме уже темно и тихо, в окно комнаты заглядывает Луна. Я уснула. Ноги затекли, и шея тоже затекла. Мой щит в застиранную красную клеточку отброшен в сторону, и передо мной отец, сгорбившийся, будто дракон над золотом, сложивший обе руки на набалдашнике трости.

- Что, испугалась?



Это он про Яна, не про себя. Я не отвечаю, потому что и так понятно, что да, испугалась, разволновалась, растерялась. Отец вздыхает и разводит руки, приглашая в объятия, и я льну к нему. Я люблю обнимать отца, когда он только заходит с улицы и ещё пахнет зимой. Но теперь он тёплый и, судя по всему, долго мыл руки, а может, и пол.

- Учись хорошо, Ника, - велит он мне, гладя по волосам, - поступи в университет и уезжай подальше от такой жизни - она не для тебя.

Я так и собиралась, но я собиралась быть как Марк, а для Марка уехать - это его выбор. Он может остаться. А когда тебе велено уезжать - это уже совсем другое.

- Может, в следующий раз я уже не испугаюсь, - говорю. - Может, я привыкну и смогу быть полезной.

Отец молчит. Наверное, он в меня не верит.

- А что Ян? - спрашиваю. - Он не умрёт?
- Нет.

Слово отца тяжело, как удар молота по наковальне. «Нет» - это приказ. Не умирать. Никому в этом доме не умирать. Ян в два раза шире отца, но он ни за что не ослушается. Это меня успокаивает и утешает.



На следующее утро у ворот появляется старенькая «буханка» скорой помощи, а в доме - врач. Пока он осматривает Яна, причмокивая губами и приговаривая: «Так-так...», Ян пытается храбриться:

- Что, док, Ленка-то ваша теперь за меня, небось, не пойдёт?
- Не переживайте, молодой человек...



- Конечно, чё переживать! - встревает Матвей. - Она б и раньше за тебя не пошла!
- Чё этта? Мама говорит, я жених хоть куда!



Мама такого никогда не говорила, а Ленку он замуж и не звал, да и чего её звать, если ей тринадцать? Она засматривается на близнецов, но только потому, что старшеклассницы засматриваются. Ян это так ляпнул, лишь бы ляпнуть.

Он жмурится от резкой боли и выдаёт:

- К бабе Нюре тогда посватаюсь, она как раз слепая...

Закончив с Яном, врач одобрительно хлопает Марка по плечу: хорошая работа. Марк улыбается и весь начинает светиться изнутри.

- Знаю, что госпитализацию вам предлагать бессмысленно... - начинает было доктор. Родители перебивают его в один голос:
- Это исключено!



Это не просто исключено, это бессмысленно. Ну что в сельской больнице смогут сделать такого, чего не может Марк?

- Ну... - разводит доктор руками, - умереть не должен - раны неглубокие. Если что, звоните. А я завтра утром загляну. На всякий случай.

Выходя, он треплет меня по волосам, и я отшатываюсь от его руки.

- А вы куда сейчас? - спрашивает Марк. - Может, вы нас в школу подбросите?



Врач не против. А я не хочу.

Конечно, Марк правильно сделал, что попросил: на улице холодина, и живём мы на окраине, пока дотащимся, околеем, пальцы перестанут гнуться, а ресницы слипнутся от инея. Но всё равно лучше, чем ехать на скорой, которая была у тебя дома, потому что когда идёшь пешком, можно забыть о том, что у тебя дома вообще была скорая, а когда едешь - вряд ли получится.

Пока Марк натягивает куртку и шнурует ботинки, я подслушиваю разговор родителей:

- Он ведь теперь тоже станет?
- Да, скорее всего.
- И что нам теперь делать?
- А почему не использовали кровь?
- А ты нам не сказал, что там будут оборотни!

Они никогда не кричат друг на друга, разговаривают громким шёпотом, когда ругаются. Обычно не слышно: потому что Ян и Матвей именно что кричат, они шумные, они зычно храпят, сотрясая весь дом, они слушают музыку, от которой вянут уши. За ними родителей не слышно.

- Чего уши развесила? - бурчит Марк, натягивая мне на голову капюшон и выталкивая за дверь, во тьму, освещаемую только фарами «буханки» да фонарём у входа. - Иди!



А когда возвращаюсь домой - уже пешком, перешагивая через сугробы, пытаясь попадать в продавленные накануне следы и всё равно проваливаясь - Ян, приподнявшись на одном локте, уплетает мамкины щи. Да, он всё ещё лежит на том же столе, куда его переложили, потому что пол холодный, но меньше суток назад его перенесли через порог похожим на стейк с кровью, а теперь он достаточно оправился, чтобы чувствовать голод.

Лично у меня от его вида аппетит совершенно пропадает. А Матвей сидит за тем же столом и тоже ест, и ему нормально.

- Баба Нюра за тебя тоже не пойдёт, - говорит он Яну, - чтоб рядом с тобой есть, надо быть ещё и глухой.
- Так она ж старая! - пожимает плечами Ян. - Поди оглохнет скоро.



Когда возвращается Марк, отец велит всем собраться внизу. Мне не хочется, потому что мне вообще не хочется спускаться, пока Ян не встанет, и стол не унесут на кухню. Тогда мы снова будем делать вид, что всё в порядке. Но спускаться приходится уже теперь.



- Яна, судя по всему обратили, - говорит отец, не размениваясь на вступления. - Нам надо с этим что-то делать...
- Марк найдёт противоядие, -ухмыляется Матвей. - Он же у нас учёный!
- На костре печёный, - отзывается со своего стола Ян, и оба гогочут.
- Замолчите! - рявкает мать. А Марку и дела нет.



- Во время полнолуний нам придётся закрывать тебя в подвале, - говорит отец Яну. Ему, кажется, это не очень страшно. Наверное, Ян храбрится, а может, ему и правда ничего, если Матвей будет по ту сторону двери, подбадривать и подкалывать его. - А нам с вами надо себя обезопасить. Волчьей крови мы не напасёмся, и я...



Я не выдерживаю и кидаюсь наверх. В свою крепость из подушек, под надёжную защиту потускневших от частых стирок красных клеточек.

Самый верный способ защититься от оборотня - спрятать свой запах. Кровь животного для этого сгодится. У мамы есть целая бутылка, и ещё одна - в морозилке, про запас. Я не хочу обмазываться волчьей кровью - это совершенно отвратительно! А о том, что отец заставит меня и всю остальную немаленькую семью, и спустя пару месяцев наши запасы иссякнут, думать и вовсе не хочется.

Дверь открывается, и уткнувшись лбом в колени, я заявляю:

- Меня нет!

В просвет между моим пологом и полом я вижу, как ко мне приближаются босые ноги. У нас только Марк не носит ни тапок, ни носков, и уже даже мама перестала выговаривать ему за это.

- И чего ты убежала? - спрашивает он, пускаясь передо мной. - Отец тебя обратно зовёт, у него план есть.
- Не хочу я его план! - говорю.
- А сидеть каждое полнолуние в котельной хочешь?



Знаю я его план! Не дура - догадалась.

Мы не первые охотники в роду Верховенских - и до нас было много, и они готовились к вещам разного рода. Когда в молодости на моего отца напал вермедведь, папа не обратился - он был привит.

- Давай, пошли, - говорит Марк. - Отцу помогло, и нам поможет.

Поможет, конечно.

Оборотни обращаются при укусе - у них слюни заразные. И это гадость. Я не люблю слюни, не люблю кровь, животных с простреленными головами не люблю. Это всё мерзко! Мерзко! Ну почему я не могла родиться у какой-нибудь продавщицы, чтобы вместо всего этого у меня были конфеты и колбаса?!

- Не хочу я, чтобы меня прививали слюнями Яна! - говорю.
- Не бойся, - отвечает Марк, - не Яна. Того, уже обращённого, которого они вчера убили...

Волосатого? Грязного? Мерзкого? Которого в сарайку кинули, чтоб доктор не испугался?!

- Утешил! - говорю.
- Не бойся, - повторят Марк и поднимает наконец угол одеяла, - за руку тебя могу подержать, если ты такая трусиха.
- Фу! - говорю. И вылезаю. Выбора у меня всё равно нет: если сама не спущусь, меня силой спустят. Можно даже орать, что я готова проводить ночи в котельной, но это не поможет: у отца есть план, и в план входят слюни, а Матвей вполне способен притащить меня вниз и крепко держать. Уж лучше идти самой и не позориться.



Я протягиваю отцу руку. Это вроде бы даже и не слюни вовсе...

У обещавшего держать меня за руку Марка мутный взгляд и тяжёлая голова, которую ему слишком явно хочется куда-нибудь положить.

- Тебе плохо? - спрашиваю.
- Да не, - говорит. И откидывается на спинку дивана.
- У тебя тоже температура поднимется, - обещает мне отец, - это нормально. Полежишь пару дней.



По руке быстро расходится тупая ноющая боль, а по всему телу - жар. Я не прошу об этом, но мама берёт меня на руки, как маленькую, и относит в мою комнату.

Сквозь неспокойный прерывистый сон на влажных и липких простынях я слышу её разговор с отцом:

- Не говори мне, что всё в порядке!.. Ты неправильно рассчитал дозировку!
- Это же не точная наука!

Мысли мои влажные и тяжёлые и липнут изнутри к голове так же, как снаружи волосы липнут ко лбу. Думать их у меня нет сил.

- Он оклемается, - говорит отец.

И я не знаю о ком речь, но знаю, что слово отца - приказ. И если велено прийти в порядок и вернуться в строй, значит, так и будет.



Когда встаю наконец с постели, оказывается, что прошло уже два дня. Позже мама скажет, что я и до этого вставала, но я не помню. А сейчас рядом никого, и я вижу в окно, что мама и близнецы вытаптывают тропинку во дворе. Потом понимаю, что они перетаскивают вещи. «Из подвала,» - думается само собой. Отец в мероприятии не участвует. Из-за ноги. Марка тоже не видно.



Я выхожу из комнаты, и слышу, что внизу кто-то ходит. Свешиваюсь через перила, и вижу тяжёлую ударопрочную дверь. В подвале теперь будет натуральный бункер.

Осторожно поворачиваю ручку на двери в соседнюю комнату. Там тихо, совсем тихо. Я даже успеваю подумать, что, может быть, Марк просто в школе. Но он, сгорбившись лежит на полу.

- Марк? - зову я.



Он поднимает голову, и я понимаю, что это кто угодно, только не Марк.






***


Мой застиранный плед в красную клетку надёжно оберегает меня от невзгод. Но дверь открывается, я вижу босые ноги, и клеточки стремительно теряют защитные свойства. Я забиваюсь в угол.



- Ника? - зовёт Марк. - Прости меня.

Я и не злюсь...

- Я был не в себе. Ты ведь знаешь, я никогда бы тебя не обидел...

Он не подходит, так и стоит у двери. А я ему не отвечаю.

Я не злюсь, Марк, и не обижаюсь. Но я боюсь оставаться с тобой наедине.

много авторского и немного пояснений

На самом деле я давно уже планировала провести презентацию своей охотничьей семьи (примерно сразу, как их придумала), но варианты были другие: или альбом непосредственно с охотой, или знакомство Илюхи с родителями благоверного. Они уже столько всего повидали, что парень сына их не особо смущает или удивляет. Но в итоге я остановилась просто на предыстории. В основном, потому что было важно ещё раскрыть Марка как персонажа. (и ещё из-за того, что случилось на даче

Вы думали, встреча с семьёй Марка не могла быть для Ильи более неловкой? Могла... Мне тогда очень хотелось деть куда-нибудь Нику, и я прикладывала её ко всем подряд. К Илье тоже...

Всё-таки после некоторых размышлений Илья видится мне более сильной личностью, чем он показан: у чемпиона мира никак не могут быть такие проблемы с самооценкой, чтобы оставаться в отношениях с двинутым арбузером, тут должно было быть что-то ещё, Марк должен был заслуживать любви, у него внутри должно было быть что-то хорошее.

По итогу у этих двоих получилось много общего: нежная и чуткая натура, строгий отец, который уже решил, что и как должно быть с его детьми, обретённые в юности способности, попортившие немало нервов и крови, необходимость жёсткого самоконтроля и в следствие этого некоторое отчуждение от окружающих. Внезапные параллели - наше всё!

Так что я решила дать им схоже оформление и музыку с одного альбома

Что касается семьи, то мне хотелось учесть два момента: во-первых, это не должны были быть просто несколько рубайл, мне хотелось дать каждому какую-то особенность, чтобы они работали как одна команда и дополняли друг друга. Даже те, кто не являются охотниками, всё равно часть команды: Андрей информатор и координатор, а Марк - лекарь. Вероника должна была быть... ядовитой... Отец боялся бы, что с птенчиком, упорхнувшим из гнезда, что-то случится в страшной наруже, и таким образом экспериментальными методами постарался бы защитить дочь, попутно отравив её напрочь. (хорошо, что Лизке в голову не пришло кусать подружку) Собственно, её история и мутировала в эту.

Во-вторых, приходилось плясать от личности Марка и того, что я про него уже сказала.

Когда я искала образ охотника для Элизабет, мне не нравилось ничего. Он должен был бы преследовать её в кошмарах после смерти брата, но делать кого-то, похожего на Чижа, накаченного и в шрамах, мне не хотелось. Особенно, когда я поняла, что вынесу этого персонажа из сна в реальный мир. Настоящий охотник уже десять раз убил бы Лизку, у этого экземпляра должна была быть мотивация посложнее и поизвращённее.

В конечном итоге я решила, что это эдакий русреальный Гриндевальд (отсюда и проброшенные мысли, что его убьёт Илья, лол), он искренне верит, что некоторые не так заслуживают жизнь, как другие, эту мысль ему вбили родители. Но ему, может, и убивать-то не так интересно, как изучить повадки и физиологию вампира. Он не пытался убить Элизабет, он хотел её именно поймать. Он изначально задумывался именно как психопат, надменный, холодный, но привлекательный (тут не сложилось, конечно... . Образ не находился. Я использовала референсы, но это не помогало: лицо получалось либо слишком грубым, либо слишком юным и смазливым, и всегда каким-то невыразительным и нецепляющим. Я начинала психовать и уже искала прообраз как в чужих, так и в своей галерее. И нашла. Им стал Сла-Мори Достоевский, сын Инидуса и Лион (я уже светила его в любимых симах), конечно, его пришлось немного (много) доработать.

Довольно быстро он получил своё имя (изначально у охотника было другое, но странно будет, если у брата и сестры будут разные фамилии), которое мне не шибко нравится, но я же сначала делаю... и Веронику в сёстры, потому что ну она ему как бы действительно сестра. А она получала своё имя от балды: Николь> Ника> Вероника; Достоевская> мой любимый роман Достоевского «Бесы»> ну пусть будет Верховенская, какая разница вообще, ОНА ВЕДЬ ВСЁ РАВНО БУДЕТ ПРОСТО ПЫЛИТЬСЯ В ГАЛЕРЕЕ! Хотя в какой-то степени эта фамилия перекликается с уверенностью в превосходстве людей над нечистью, которая могла бы быть у Марка, она мне всё равно не нравится. И их имена как будто, не знаю, не очень сочетаются с деревней (а в городе я их не видела)

Ну а поскольку двое из семьи были Достоевскими, я решила и дальше опираться на них. Отсюда и бесстрашная мать, готовая броситься в бой с кем угодно, и отец типа как бы маг с проблемами со здоровьем, и фортепиано, и жизнь ребёнка, разрушенная руками отца.

Марк не стал оборотнем, он никогда не перевоплотится по-настоящему. Зато у него неконтролируемые вспышки ярости, ревности и повышенные собственнические инстинкты, и он может перейти в состояние берсеркера. Он посещает тренинги по управлению гневом, но они не особенно помогают. Он сбивает кулаки о стены, чтобы не сорваться на людях (не из человеколюбия, просто в тюрьму не хочется).

Врачом он не стал, справедливо рассудив, что с людьми ему лучше не работать. Эту нишу с готовностью займёт Вероника.

Я и сама точно не знаю, укусил он её или, может, сильно оцарапал, или просто испугал. Так или иначе их отношения охладели, они не общаются, хотя и живут рядом. С остальной семьёй у Марка никогда не было особенно тёплых отношений: он не прошёл в неё по здоровью и по сути был приставлен как нянька к младшей сестре.

С другой стороны, если Марк вернётся домой в компании здорового и даже довольно крепкого ясновидящего, который сможет ходить с группой в рейды, его примут с распростёртыми объятиями. Но вот готов ли он ради этого рискнуть доверием Ильи - большой вопрос.

​

 

​

 

​

 

аахаха знала, что тебе понравится погоди, не взрывайся, вот

Скрытое содержание:

Скрытый текст: Содержание могут увидеть только группы: Администратор, Куратор, Модератор, Разработчик, СоАдминистратор, Юзер.

вообще в блоге много милых сердечку русреальных и нереальных вещиц

как доиграешь, тоже обязательно чего-нибудь зарисуй

 

Приветики))

Спасибо Мне очень приятно, что тебе понравилось и было интересно, особенно, учитывая, что я не наговорилась и вообще зря дала рассказывать историю Марка не самому Марку, так что я пишу вторую часть Хотя, может, я щас тут всё скажу, и можно будет не писать

Ахах да, спасибо хата, конечно, эпохе несколько не соответствует, но такие уютные эти подушки и занавески кружевные, и маленькие телевизоры, и всратые ковры, я прям не могу

Спасибо

Ну, тут ты и права, и не совсем Они действительно заслуживают сочувствия, но Ника и Марк - не изгои.
Я думаю, они все любят друг друга, просто... ну, наверное, они не привыкли показывать чувства и казаться уязвимыми. Они определённо очень уважают и ценят то, что для них делает Марк, и всякие подколы довольно беззлобные, близнецы и друг друга тыкают. Они поддерживают друг друга, когда это важно. Нику так вообще считай в каждой сцене кто-то обнимает, гладит или держит на руках - она самая маленькая, к тому же единственная девочка, в ней души не чают.

Дело просто во взгляде Вероники на ситуацию: она многого не понимает отчасти потому что маленькая, отчасти потому что Марк старается оградить её от семейных дел. Теоретически, это должно хорошо смотреться на контрасте с его собственной историей

тут спойлеры

Ника говорит о том, что у близнецом есть право охотиться, но она не понимает, что это - не право. Никто не спрашивал, хотят ли они. Я не думаю, что так бывает, чтобы в семье двое детей были умными и целеустремлёнными, и получали вышку, а ещё двое - ну, нет Близнецы тоже наверняка умные и, может быть, талантливые, но они с горем пополам закончили 9 классов, потому что вечно лежали побитые, переломанные и изодранные.
Она обижается на то, что отец просит её уехать, она хочет быть как Марк, который "едет учиться, потому что он этого хочет". Только он не хочет. У него абсолютный слух и прекрасный голос, он мог бы, не знаю, быть учителем музыки. Он любит детей. Но в семью не нужен учитель музыки.
Она говорит, что он смелый, а я думаю, что он рыдал всю ночь в подушку, потому что нервы сдали, потому что он не взрослый, каким кажется Нике, ему 17, он не должен сражаться за чужую жизнь, вооружившись минимумом медикаментов и швейным набором. Между делом, парень, который в 17 может после нападения волка зашить брата так, что в больницу ехать не надо, не вчера начал. И когда перед ним трое раненых, один из которых при смерти, и ему совсем не будет лишней ещё одна пара рук, Вероника просто идёт к себе. Он знает, что ребёнка в такой ситуации хорошо бы отвернуть от страшной картины и утешить, а вовсе не заставлять помогать. Марк по себе знает, что это чересчур, он уж лучше как-нибудь разберётся сам.
Он прямо просил мать не втягивать её, а она согласилась, потому что у неё и у самой сердце кровью обливалось. У неё замечательные дети, которых она очень любила, и которым не могла пожелать счастья, потому что кто-то должен был защищать мир живых. Чего бы там они в своих жизнях не хотели, они бы вряд ли это получили. Они просто знали слово "надо", и это "надо" было превыше всего.
Думаю, Ника обиделась бы ещё сильнее, если бы знала о просьбе Марка, но он просто хотел, чтобы у неё было детство. Чтобы она могла выбирать себе судьбу и была свободна уехать.

ахаха ой, так забавно, что ты это связала!

Я вот думаю, что он всё-таки хороший человек, в основном
Пока продумывала Марка, как персонажа, поняла, как разрешу конфликты в основной сюжетке, так что лучше бы ему не быть говном

Спасибо

Нет и нет Она просто не ожидала кого-то там встретить

Спасибо

 

:3

Subliminal_Way, здравствуй)

Я рада видеть тебя в своей темке и читать твой комментарий он такой лестный, такой лестный ахаха продолжай

Да, заметила... Несколько раз порывалась написать: "Иди сюда, нормальные истории на последних страницах! А там только кринж..."

Изящно

Я рада, что они смогли покорить твоё сердечко

Ну и прекрасно! Располагайся, я заварю чайку
На самом деле не представляю, как люди пишут милые и счастливые истории. Вроде, если все счастливы, то что тут говорить-то? Альбом ещё можно снять

Я уже тоже не помню, если честно Скорее всего, я просто нашла какие-то позы или, может, какие-то вещи, и хотела это куда-то использовать. Ну а кроме того, все девочки после той любви возвращались к своим демиургам, а Моргину некуда было вернуться, и надо было дать его истории хоть какую-то завершённость)
Не могу даже представить, что тебя в этой истории зацепило - она весьма и весьма средненькая

Господи, я в какую-то экзистенцию провалилась от твоих вопросов Если вкратце, у меня были так себе детство и юность, и всё остальное, и вся чернуха воспринимается просто как данность - она может вызывать сожаление и сочувствие, но никогда - отвращение. Лучший способ достичь такого состояния - как-нибудь вляпаться в медицину всё остальное крайне не рекомендую))

Интересное наблюдение))
Забавно, что я ничего такого не вкладывала, но когда-то собиралась закончить историю Леопольда, выведя его из кризиса и развампирив Мол, новая любовь, сердце оттаивает и снова начинает биться. В истории Евы у него даже волосы снова становятся русыми Так что очень круто, что ты что-то такое уловила))

Ого! Спасибо))
Серьёзно писать - это, конечно, не так, чтобы про меня
Достоевский всё-таки не про неприглядность, а про любовь. Про прощение. Про принятие всего и всех такими, какие они есть. Когда я читаю Достоевского, это скорее похоже на тёплые объятия, а не на что-то тёмное У него ведь все люди добрые, даже преступники и моральные уроды, даже надсмотрщики, секущие розгами... Решения плохие есть, а людей плохих нет. У Достоевского сердце огромное, он как луч света, и в любой момент можно быть прощённым и обогретым его теплом. То есть, конечно, за все решения придётся платить, но это на материальном плане, а душа может покоиться, потому что она прощена и любима, потому что даже если кажется, что никто не любит, если некому любить, то просто знаешь, что Фёдор Михайлович тебя любит. На сотни лет вперёд, всех людей любит, просто за то, что все люди хороши и заслуживают любви и прощения.
Я, конечно, так себе объяснила (может, потому я и не пишу чувственные тексты, что не умею описывать чувства), но в любом случае не думаю, что у меня что-то такое есть

Спасибо)) Я почти никогда не довольна своим визуалом, но я стараюсь

Я ничего не делаю сама - у меня руки из жопы Я только могу насобирать побольше хлама, свалить его в одну комнату и сказать, что это русреал

Спасибо тебе за твой тёплый отзыв
Про полюбившихся пока не будет, придётся полюбить кого-нибудь другого

 

ла-ла-лэй

Как говорится, если не хочешь получить отказ - не спрашивай

Такие истории обычно больше всего нужны самим авторам, для всех остальных это какая-то тягомотина и жесть

Как и люди многих других профессий

Ну тут я тебя, конечно, не понимаю Инидус неоднозначный, может быть, но уж точно не милый. Он, в общем-то, мудак, который принимает лёгкие решения, а не правильные. Он ранил абсолютно всех, кому был дорог. Я люблю этого персонажа, но его история далека от милой

Да, но есть один нюанс
Мои истории про безысходность, отчаяние, ненависть, страх. А там я имела в виду что-то светлое. Но у такие сюжеты у меня в слова не облекаются

 

спустя 16 страниц осознала, что мой текст мало того, что выходит огромным, так ещё и говно это, а не текст...

Вместо истории вот флаффный альбом, потому что не пропадать же декорации зазря

шучу, всё ещё стекло, просто с милым налётом :3

vBulletin [media]

​

 

:3

Ну если эти эксперты за меня его не допишут, всё не построят и не отснимут, то толку от их оценки

Вот, что альфа животворящая делает!

Конкретно про эти две я не слышала, да и вообще не очень увлекаюсь играми но я поняла, про что ты)

Жесть какая... Я рада, что ты вырвалась

Э... Ну я её туда воткнула с мыслями, что на этой паутинке никто уже давно не играет. Но это не метафора в контексте данной истории)

Обращайся

У них в рассказе тоже ноутбук, но я ничего подходящего не нашла

 

в общем, мой внутренний Гринч отвесил мне поджопник и заставил это закончить
смутно, правда, представляю, кто это будет читать, потому что текста настолько дофига, что в одно сообщение не влезает, картинок относительно мало, история тяжёлая, но тем не менее вот

vBulletin [media]

Дом стоит на окраине. Два этажа, обшитые изумрудными досками, окна без наличников, узкий двор, в одном конце которого сараи, баня и дровник, а в другом - гараж, в который почти никогда не загоняют машины. Все знают, что в доме живут охотники, но никто толком не знает, на кого они охотятся.

- Нечего им знать! - говорит мама. - Спать крепче будут.

И она права, потому что она всегда права.



Забавно: мне когда-то казалось, что этот дом - центр мира, центр всего, к нему ведут все дороги. А между тем дорога была всего одна - грунтовая, в пгт Красное. Из дома нельзя было уйти навсегда, ни по дороге, ни в лес. Отец гнал меня подальше - учиться - и хотя он никогда не требовал вернуться, это разумелось само собой, ведь это в семью был нужен врач - не куда-то ещё.

Мне было десять, когда мама впервые протянула мне руку и попросила:

- Зажми вот здесь.

Когда мне было одиннадцать, а Ян вернулся со своей первой охоты бледный и с раной на боку, я уже разбирался в кровотечениях и знал, как какое останавливать. Но этого оказалось мало, потому что едва глянув на его рёбра, мама цокнула:

- Нехорошо. Надо зашивать, - сказала она. Мне.



Ян что-то мычал себе под нос, но честно старался не дёргаться, а мама, колдуя над собственными ранами, увещевала:

- Не верь им, Марк, никогда не верь и вообще не слушай. Елея в уши они могут налить запросто: и семья-то у них, и дом, и работа, и пользу обществу приносят, и способности в узде держат, они говорят, что они такие же, как мы, но это... Нет, они не такие же. Нутро всегда берёт верх. Лучше прикончить тварь, пока она никому не навредила.



Упыриха, которую они тогда убили, была из нашего посёлка, а охотилась в соседних. Я представлял, как она едет туда на последнем автобусе, ночью пробирается в чей-нибудь дом поесть, а потом пешком бредёт вдоль трасы домой, потому что утром ей на работу. По-дурацки это было! Но если бы я тогда не подумал хоть о чём-нибудь, кроме разодранного Яна, меня бы, честное слово, стошнило. Но я подумал, меня не, и мама довольно заключила:

- Ты смотри, как хорошо получилось! Почти без шрама останешься. - Потом она похлопала меня по плечу и добавила: - Ты будешь хорошим доктором.

Вот так вопрос оказался закрыт. Моего мнения она спрашивать не стала.



Мне было двенадцать, когда с охоты не вернулся Джек, наш пёс. Никто не стал щадить наших с Никой чувств и говорить, что он сбежал. Сбежать из дома было нельзя. Только пасть смертью храбрых за устои дома.

Мне было семнадцать, когда я понял, что дом рухнет, потому что больше некому будет хранить его устои, они умрут следом за людьми, незадолго до здания.

До полнолуния оставалось две недели, спать я плохо стал заранее. Побудным колоколом в голове звучали слова матери о том, что нутро берёт верх, а я даже не знал, что там, у меня внутри. Когда не спалось, я обычно заваривал кофе и садился за химию, потому что экзамены на носу, и лучше бы мне сдать их хорошо. Но в ту ночь, выйдя из комнаты, я увидел на лестнице Веронику: она сидела на верхней ступеньке, слушая. Внизу горел свет. Я прислушался тоже.

И мне кажется, я никогда не забуду ту ночь, те тихие щелчки, с которыми патроны вставлялись в магазин, и один погромче, и тот липкий ужас, который пополз вверх по спине.

- Время второй час, - сказал я Нике, - марш в кровать!

Не желая выдать своего присутствия, я говорил шёпотом, но если честно, мне кажется, что по-другому я бы тогда и не смог. Голос пропал, ушёл в пятки следом за душой.

Ника и не подумала встать.

- Они всё-таки решили убить Яна, - сказала она.
- Нет. Это только на крайний случай, если он вырвется. А он не вырвется...
- Ты врёшь. Ты всё время мне врёшь.



Так и было, я всё время ей врал. Веронике было десять. В её возрасте меня как раз втянули в охотничьи дела. Мама называла это посильной помощью семье, но она не была посильной. Кровь, мясо и сломанные кости - не то, что должен видеть ребёнок, и уж точно не то, с чем он должен справляться.

Наверное, я не был прав. Мне нужно было уехать - уехать на несколько лет - и по всему выходило, что эти годы моё место будет занимать именно Ника. Поделиться с ней знаниями было бы куда более милосердно, чем просто бросить её с таким будущим. Но каждый раз, когда я думал об этом, я вспоминал, как Ника отворачивается и вжимается в стул, когда у неё берут кровь, и понимал, что у меня не хватит духу заставить её помочь.

Внизу тихо всхлипнула мама:

- Я не смогу, Андрей, не смогу!
- Тогда дай мне.

Голос у отца был твёрдым. Никто на моей памяти ни разу не смог его разжалобить, даже Ника. Она посмотрела на меня огромными просящими глазами, как будто я мог что-то сделать, спуститься и логическими доводами переубедить отца. Но я не мог.

- Иди к себе, - повторил я.

И она ушла. Спряталась под одеяло с головой. Там она не знала, что происходит снаружи, задерживая момент, в котором плохое ещё не случилось.

- Он же мой ребёнок, - проговорила мама. Я не рискнул спуститься, но был уверен, что тогда она уже отдала отцу пистолет.
- У нас ещё трое детей, - сказал ей отец, - мы обязаны уберечь их от Яна.

Она нашла где-то пузырёк диазепама и сказала, что мне это поможет. А я сразу погуглил, и оказалось, что для длительного приёма они не подойдут. И что тогда?



Я никогда не осуждал и не осуждаю родителей: нутро всегда берёт верх, и не стоило ждать, пока Ян ещё кого-то обратит. Я понимал это решение, но ещё я понимал, что со мной самим что-то совсем не то. И я не хотел умирать.

Я попытался вернуться к химии, но формулы плыли перед глазами.

Я лёг обратно в постель, но так и не смог уснуть и пролежал лицом в подушку до самого будильника.



А на следующее утро мы вернулись в школу. Мама с чёрным от горя лицом отвезла нас и всю дорогу молчала. Мы не должны были подслушивать тот разговор и не должны были выглядеть такими убитыми наутро, так что она всё поняла. Уже возле школьных ворот она напомнила мне:

- Трижды в день, Марк. Пожалуйста, не забудь.

Пузырёк с таблетками я никак не мог выпустить из пальцев: крутил и вертел его в кармане, цеплялся, как за спасательный круг. Я бы не забыл. Я строго глянул на Нику, и она вылезла из машины.

- Мам, - спросил я тогда, - может, Яну тоже что-нибудь дать? Седативные там, транквилизаторы...

Она посмотрела на меня совершенно замученными глазами, взяла за руку.

- Мы дадим. Марк, ты пойми... мы очень сильно рискуем. И просто нужно быть готовым... к крайним мерам.

Я понимал. Я думаю, Ян тоже понимал. Слишком глубоко и прочно в нас сидела эта установка: видишь оборотня - убей. Видишь вампира - убей. Видишь русалку, призрака, фею - кого угодно - убей, пока они не убили тебя. В этом мире им не место.



В школьных коридорах на первом этаже был бетонно-гранитный пол. Лестницы тоже были бетонными с вкраплениями камней и гнутыми металлическими перилами, густо политыми голубой краской. Вообще всё, что не было псевдогранитным, красилось на много слоёв и оскаливалось подтёками.

- Уж лучше так, - говорила Ася, - а то я об эти щербатые стулья с физики все колготки изодрала.

Для неё это было серьёзной утратой. Колготки были дорогими, снимала она их всегда сама.

Она налетела на меня в коридоре, оглашая моё присутствие всей школе:

- Марк! Ты уже вернулся! Твоя мама сказала, что ты болеешь, и что приходить не стоит, но ты мог бы хотя бы позвонить или ответить на мой звонок, или зайти в контакт...

Не могу с уверенностью сказать, был ли у меня тогда при себе телефон, а если был, то был ли он заряжен. Я раз десять проверил, взял ли с собой чёртовы таблетки, важность всего остального меркла на их фоне.

- Я исправлюсь, - пообещал я Асе.

Она нахмурилась.

- Какой-то ты... Как будто ещё не выздоровел.
- В этом тоже исправлюсь.

В рекреациях горел свет, а в коридорах было темно. Под покровом этой коридорной тьмы я одной рукой сжимал асины пальцы, другой - пузырёк с таблетками. Что-то из этого точно успокаивало.



- А у нас снег сошёл с куском крыши, - рассказывала Ася, - и эта крыша выбила окно в триста первом...
- Жесть какая.
- Во всём крыле теперь холодина, ты куртку лучше не сдавай.

В целом, в школе и без выбитых окон зимой было холодно. Экономия на отоплении и старые рассохшиеся оконные рамы не очень-то способствовали теплу. Щели в них по старинке затыкивали ватой и заклеивали тканью и бумажным скотчем. И всё равно дуло.

Сама она была без куртки и, когда я накинул на неё свою, обиженно заявила:

- Ну у меня же рубашка новая!
- Весной похвастаешься.


В коридорах редкие цветы зябко ёжились на подоконниках. В кабинетах их собирали в группки, в живые уголки. В попытках согреться они прижимались друг к другу щербатыми горшками - это не помогало. Растения чахли. Заходя в кабинет литературы, я часто видел, как наши девочки пытались их реанимировать. Поливом.

- Знаете, - сказал я им, - замерзать, когда ты мокрый, намного хуже, чем просто замерзать.

Они удивились.

- Ты что, в цветах разбираешься?



- Да нет...

Из комнатных растений я успешно опознавал кактус и герань. Бабушка герани любила, все окна в её доме пестрели красными и белыми цветами на бархатных листьях. Она различала сорта, брала новые у подруг и давала маме крохотные ростки. У мамы от запаха герани болела голова, так что она распихивала горшки по нашим комнатам.

В классе герань тоже имелась. Я ни разу не видел, чтобы она цвела.

Девочки отставили бутылки с водой, принялись обдирать жёлтые листья. Я здоровался с парнями. Тогда я вдруг понял, что руки мои неправильно свободны. Я оставил таблетки в кармане куртки. Куртка была у Аси, а Ася... а я понятия не имел, где она. Идти искать её было уже поздно, тем более, что в кабинет вошла Анна Михална, пришлось сесть.

- И Верховенский здесь! - отметила она. Нас в классе было десять человек: не заметить чьё-то отсутствие, как и присутствие, было трудно. - Наверное, всю неделю валялся, читал Замятина, и сейчас всё нам расскажет? Нет?



Я до сих пор не могу вспомнить ту неделю после вакцинации. При таком раскладе нельзя, конечно, исключать, что я читал, но даже если так, выудить из памяти прочитанное не представлялось возможным.

- Плохо.

Мне оставалось только плечами пожать.

Мы с ней были заклятыми врагами. Я назвал её сукой прямо в глаза и до сих пор не считаю, что был тогда неправ.

Дело было в октябре того же года. Историк заболел, и чтобы десятый класс не болтался без дела, им сдвоили литературу с нами. Их тоже было всего ничего... Мы с Асей встречались около месяца, никак не могли отлипнуть друг от друга, она просидела всю перемену у меня на коленях, а когда встала, на джинсах осталось тёмно-красное пятно. Ася тоже покраснела, извинилась, на глазах у неё выступили слёзы.

- Не реви, - попросил я и утащил её отстирываться.

На урок мы, конечно, не успели: звонок застал меня возле раковины.

Ася всё-таки не смогла сдержаться и расплакалась. Я не представлял, как её успокоить.



- Нашла, из-за чего реветь. Не конец же света.
- Ты теперь думаешь, что я мерзкая, - заявила она.
- Нет, не думаю.

Видела бы Ася всё то, что я обычно видел после охоты, и слово «мерзкая» по отношению к себе навсегда исчезло бы из её лексикона. Но она не видела, а я тоже не хотел ей объяснять.

- Я люблю тебя, слышишь? - сказал я вместо этого. - Даже зарёванную и в мокрой юбке.

Это возымело совершенно обратный эффект: Ася только расплакалась сильнее.



В итоге мы опоздали минут на двадцать. Наверное, не стоило бы возвращаться вовсе, но все наши вещи остались в кабинете - пришлось идти. Анна Михална на вопрос, можно ли войти, разумеется, ответила:

- Нет, нельзя! Прошло пол-урока! Я вам обоим уже энки поставила!

Это было вполне заслуженно и неудивительно. Обижаться было не на что.

- Ладно, а можно тогда вещи забрать? - спросил я.
- Нет, нельзя! - заорала Анна Михална и топнула ногой. Её, видимо, очень задело, что я не расстроился и не стал уговаривать нас пустить. - Где вы шлялись? Почему вы в таком виде?

Я пожал плечами, и она переключилась на Асю, значительно более растрёпанную и мокрую:

- Ладно этот, но ты-то! Ты же девочка! Ты должна быть опрятной!
- А вам обязательно быть такой сукой? - не сдержался я.

От моих слов у Анны Михалны глаза на лоб полезли.

- Что-о?!
- Вы слышали. Вы прекрасно понимаете, что случилось, и что ей и так стыдно...
- Марш к директору!
- После вас.



Маму вызвали в школу, но она встала на мою сторону и чуть не перегрызла горло учительнице. От меня требовали извинений и грозили отчислением. Я готов был уйти в другую школу или даже просто уйти, но извинятся перед ней не стал бы. А за что?

Конечно, никто не стал отчислять отличника-олимпиадника перед экзаменами и портить себе статистику. Я остался и обзавёлся своим первым врагом.

Теперь этот враг был крайне доволен возможностью меня уколоть.

- Мало того, что у тебя проблемы с дисциплиной, Верховенский, ты теперь решил ещё и не учиться? Я сообщу об этом твоей матери, - пригрозила Анна Михална. - Когда она придёт?

- Она ногу сломала, - передал я.

Класс засмеялся на разный лад: кое-кто гоготал во весь голос, кое-кто беззвучно сотрясался, я и сам едва сдерживался. Маму она вызывала в школу каждый месяц, и мама каждый раз закатывала глаза и просила передать, что сломала ногу и прийти не сможет.

- Опять?!
- Знаете, она как раз шла снимать гипс, но вокруг травмпункта такой гололёд, что...

Её тонко нарисованные брови сошлись на переносице, очки, правое стекло в которых безбожно болталось, сползли на самый кончик носа.

- Дай-ка мне дневник, - потребовала Анна Михална, - пошлю ей письменное приглашение.
- Нет.

Кажется, я ей тогда даже улыбнулся.

У меня не было дневника. То есть был, конечно, валялся где-то в недрах стола или на полке, а может, в рюкзаке, подпиравшем дома стену. В нём не было никакой надобности. Ни в нём, ни в тетрадях, ни в учебниках. Я читал их дома, но в школе бывали только уроки, на которых решались варианты ЕГЭ, и уроки, на которых можно было сидеть тихо и слушать учителя. И литература.

- Что значит «нет»?! Что ты себе позволяешь? Я о твоём поведении сообщу директору. И до экзамена я тебя не допущу.
- У вас для этого оснований нет.

Я смутно представлял себе, как дело обстоит на самом деле, может ли она действительно не допустить меня по какой-то своей прихоти. Проверять не хотелось. Было не по себе от того, что провериться могло само собой.

- Как это нет? Ты к уроку не готов!
- Ну, извините, этого мало.



- Дневник!
- Да нет его у меня! - заорал я вдруг и сам испугался. Своего голоса и своей интонации, потому что ни то, ни другое не было моим.

Она оторопела. Стояла и таращилась на меня, а я не знал, куда себя девать. Смех стих, как будто был искусственным, и его выключили.

Пауза затягивалась. Анна Михална формулировала ответ, достойный учительницы литературы, а у меня внутри закипала кровь. Под ногти впивалось что-то острое. Я встал, обошёл её, пошёл к двери.

- Куда это ты собрался? - спросила Анна Михална.
- За дневником, - ответил я, стараясь звучать спокойно. Но дверью за собой хлопнул так, что от неё отлетели щепки. В кабинете заверещали.

Приятный полумрак коридора сливался с пульсирующей тьмой в голове, и я быстро шагал ему навстречу, подальше от возмущённых голосов и дёргающейся двери. Я пропустил и цветы на подоконниках, и лестницу, и пост охраны, но понял это, только оказавшись на улице. Светало. Я осмотрел свои ногти: под ними белела краска с парты и желтели занозы. «За парту, дверь и сорванный урок мать вызовут в школу всерьёз», - подумал я. Мысли о том, что меня могут исключить и запереть в котельной вместе с Яном, раз уж я так психую, я гнал прочь.



Кончался февраль. Ходить по улице без куртки было ещё рановато, но я всё равно пошёл: возвращаться в школу не хотелось, по крайней мере не сразу, до дома было далековато. Я просто брёл по одной из вытоптанных дорожек, остужал голову и выковыривал щепки из-под ногтей. Ужасно неприятное занятие.

Я обошёл детский сад рядом со школой, дом за ним и примыкающие к дому гаражи. За эти гаражи обычно ходили курить. Зачем туда пришёл я, я не знаю: в моей семье не курил никто, все берегли сердце и лёгкие. Привалившись к бурому и шероховатому гаражному боку, там стоял Осина. Курил, как и полагалось, сковыривал пальцем снег с блестящего навесного замка. Он глянул на меня очень удивлённо, спросил:

- Не холодно?

Я покачал головой. Вообще-то, было холодно. Пальцы стали совсем красными, спрятать их толком было некуда.



Он протянул мне свою недокуренную сигарету и усмехнулся:

- Чёт ты какой-то потерянный и дикошарый...

Я и чувствовал, что потерялся. В самом себе, не в гаражах.

Сигарету я взял, даже не задумавшись. Затянулся и вернул ему. Странное было ощущение от всего этого, ощущение безопасности. Все знали про это место, учителя тоже, но никто никого отсюда не гонял. Главное было - не мусорить и не шуметь, чтобы не злить местных.

- Тоже решил Доводилову динамить? - спросил Осина.

С ним такое частенько бывало, что он уходил курить на весь урок. Иногда опаздывал минут на двадцать, иногда она его не пускала. И родителей в школу, само собой. Это у меня врагом была только она, а у Анны Михалны врагов была вся школа. Склочная она была, любила самоутверждаться за счёт тех, кому ещё нужно было как-то выпуститься.

Я, вообще-то, не был злостным прогульщиком или опаздуном и не собирался становиться. «Раз психанул, - решил я для себя. - Сейчас успокоюсь, вернусь, извинюсь, и это не повторится».

- Правильно, - продолжил Осина, не получив ответа. - В жопу её.

С этим трудно было не согласиться и я, в очередной раз приняв из его рук сигарету, согласился:

- В жопу её.



Дома меня даже ругать не стали. Мама сжала мою руку и, глядя в глаза, пообещала:

- Мы подберём тебе нейролептики, Марк. Тебе станет легче.

Никого из нас никогда не ругали и уж тем более не били. Наказаниями служили укоризненный родительский взгляд и само чувство вины, сжирающее изнутри. Все мы знали, как должно, и знали, когда бывали виноваты.



В школе было по-другому. Все на меня косились, оглядывались, перешёптывались. Учителя морщили носы, поджимали губы и ядовидо цокали языками. Некоторые даже выговаривали мне:

- Не стыдно тебе, Верховенский, нет? Нет бы что-нибудь полезное сделал! Он дверями ходит хлопает. Ты какой пример детям подаёшь? Дома ты так же себя ведёшь?!

И дальше в том же духе.

Я слушал, смиренно склонив голову, не поднимая взгляда. Конечно, мне было стыдно. Конечно, я каялся и просил прощения. Но именно от этого и становилось легче, оттого, что я претерпевал хотя бы порицание, расплачивался этим за проступок и мог быть прощён.

В полнолуние не спал никто.

Мама и братья вообще никогда не спали в полнолуния. Но по-другому. Держа наготове серебро, сжавшись в пружину. Со стороны было видно эту нервозность . Я и сам нервничал: всё самое плохое случалось в полнолуния.



В тот раз едва ли у кого-то были силы думать про лес, у меня так точно не было. Я слышал скрёб и сопение в подвале, мне казалось, Ян может разрушить фундамент, просто процарапать его насквозь и вырваться.

Я пошёл к Нике, хотя догадывался, что она не рада будет меня видеть. Так и вышло. Я застыл в дверях её комнаты, и кажется, мой тёмный силуэт только напугал её ещё больше. Глаза у неё были как два блюдца. Кажется, я даже слышал, как сердце стучит. Зайти и сесть к ней на кровать было бы плохо, развернуться - как будто не лучше.

- Я так и думал, что ты не спишь, - сказал я.
- Ты чувствуешь что-нибудь? - спросила она осторожно. Я только покачал головой.
- Я предлагал маме давать Яну тоже таблетки... - сказал я. - Как думаешь, ему теперь лекарства надо покупать в обычной аптеке или в ветеринарной?

Вероника не улыбнулась моей шутке, зло бросила:

- Дурак.
- Да, - согласился я, - извини.

Сопение в подвале переросло в утробное рычание, а после - в пронзительный, громкий как сирена вой. Мне кажется, этот вой было слышно во всём посёлке. Волосы на руках встали дыбом.

- Не бойся, - сказал я Веронике, а может, даже самому себе. Голос подвёл, но я продолжил: - Не бойся, они всех оборотней в ближайших лесах перебили. И даже обычных волков. Никто на его вой не придёт.



В плохие ночи, когда где-то поблизости видели штригу или вампира, когда мама и братья уходили на охоту и наказывали следить за Вероникой и не отпускать её одну из дому, я всегда так же приходил к ней, а она так же сидела под одеялом. Она боялась подходить к окнам, чтобы не дать тварям снаружи узнать, что в доме есть лёгкая и лакомая жертва - ребёнок. Она говорила, что вовсе ей не страшно, но опускалась тьма, и Ника ластилась и лезла на руки, и просила:

- Спой. Только тихо, чтоб они там не услышали.

Мне это было нужно ничуть не меньше, чем ей. Обнять, чтобы не чувствовать себя одиноким, петь и рассказывать истории, чтобы разогнать тьму.



Теперь руки, укрывавшие её от темноты и монстров, сами превратились в лапы чудовища. Я её предал, предал её доверие. Спрашивать теперь, можно ли мне сесть к ней, было бы возмутительной наглостью. Я по глазам видел: нельзя.

У меня была Ася. Россыпь веснушек на остреньком обгорающем даже под скудным зимним солнцем носу, худые коленки, звонкий переливчатый смех - всё было моим. Она обрезала себе чёлку на перемене, стоя перед грязным зеркалом в тёмном школьном туалете, она любила пирожки с черёмухой так сильно, что не ленилась весь август потратить на сбор и заготовку ягод, руки у неё были вечно обветренные и пахли каким-то детским кремом. Она была очаровательной и искренней.

Моих родителей часто не бывало дома, но именно в такие вечера я старался под любым предлогом не пустить в свой дом Асю. У судьбы очень злое чувство юмора... В любой момент семья могла нагрянуть, уставшая, вся в грязи и крови, слизи и яде, почти наверняка у кого-то обнаружились бы порезы и укусы, несвежие, раздутые воспалением и гноящиеся, потому что не бросишь же всё и не поедешь домой из-за пары царапин, какой-нибудь тряпкой перевяжешь - и нормально! Я вообще не представлял, как я ей всё это покажу и объясню.

Я чувствовал себя Синей Бородой, старательно запирающим свой секрет. От того, что было в этой секретной комнате, нельзя было отмыть ни ключик, ни свои руки, ни разум. Раз увидев охотников и узнав про них, а через них - про всё, что таит в себе мир, она бы уже не отмылась. Она вынуждена была бы навсегда остаться тут с нами, потому что выйти отсюда в мир - всё равно, что быть рыбой, пойманной и отпущенной, боящейся теперь любого движения, не могущей есть разорванным ртом, приманивающей своей кровью и страхом хищников покрупнее.

Приходилось запираться в комнате, когда все были дома. К счастью, она умела быть тихой.



К счастью, в её собственном доме меня тепло принимали. Поили чаем, расспрашивали об учёбе и планах на будущее. У неё была самая обычная семья и самый обычный дом с тесной кухонькой и узкими тёмными коридорами, с выцветшими обоями, со связанными крючком салфетками, с рыжим лакированным фортепиано в асиной комнате, с коллекцией фарфоровых кукол на его спинке. Потолок её комнаты взбухал шрамами трещин. Если делать было совсем уж нечего, и Ася включала какую-нибудь дребедень вроде «Сумерек», я обычно принимался пересчитывать эти трещины. Их было ровно двенадцать.



Сейчас я, кажется, понимаю, что тянулся к Асе, потому что она не отнимала моё тепло, но давала его сама. Я ждал, что её руки укроют меня от ужасов ночи так же, как мои собственные укрывали Веронику.

Пока что её руки устанавливали на стуле ноутбук.

- Есть ещё «Гарри Поттер» и «Труп невесты», - сказала Ася, любезно оставляя мне выбор, раз уж про вампиров я не хотел.

Про труп тоже не хотел. И про волшебную школу, где за каждым углом опасные твари... Я закрыл лицо руками и ткнул едва ли не наугад:

- Давай «Труп невесты».
- Давай, - согласилась Ася довольно.

Кажется, я не люблю кино. Совсем никакое. Комедии пошлые, романтика по полу не подходит, ужасов мне и в жизни хватает, спасибо большое. Иногда кажется, что биографичные драмы ничего, потом выясняется, что они выдуманы почти полностью.

Под часовое тиканье дворник мёл мостовую. Я положил голову Асе на ногу - худенькую и твёрдую, Ася всегда предлагала положить между головой и ляжкой подушку, а я каждый раз отказывался: мне нравилось чувствовать её тепло.

Глядя на меня, лежащего, сверху вниз, Ася гладила мою голову.

- Ой, у тебя волос седой! - улыбнулась она, как будто нашла какое-то сокровище. - Ты знал?



Ещё бы я не знал! Я уже и не помню, когда виски мои начали серебриться, но к восьмому классу волосы пришлось начать красить: до того седина стала заметной. Я знал, что мои братья тоже так делают, а заплетая косы Веронике, старался спрятать её несколько белых волос поглубже в причёску.

- Ага, - сказал я Асе, - знал. У меня вся семья рано седеет: генетика такая, ничего уж не поделаешь.

Я улыбался ей, но Ася не улыбнулась мне в ответ. Лицо её было омрачено тяжёлыми мыслями.

- Марк... Я нашла таблетки у тебя в кармане. Ты только не злись, я случайно...

Я не злился. А даже если и злился, то не на неё, а на себя, растяпу, который не может уследить за своими вещами. Она нашла, она прочла, она теперь знает, что у меня беды с башкой.

- Ты не говорил мне, что болеешь... Я же за тебя волнуюсь, Марк, у тебя всё хорошо?
- Да, - сказал я ей, - всё хорошо. Я просто весь на нервах из-за экзаменов.

Сказал и заплакал. Ася даже растерялась.

Впервые за очень долгое время меня спросили, всё ли хорошо, я как-то даже и не знал. Порядок у меня в семье был другой: все знали, что должно, и если можешь, то хорошо, а если нет - то всё равно делаешь, через «не могу». Какой смысл при таком порядке думать о том, всё ли у меня хорошо? Хорошо или плохо - по-другому быть не могло.

«У меня дома такой звездец! Ты бы знала!» - я ей сказать не мог. Не хотел я её в это втягивать, никого не хотел. Лежал у неё на коленях и лил слёзы, а бедная Ася не знала, куда себя девать.



Для бегства от реальности и от себя самого я нашёл всего два способа. Вторым был алкоголь.

Порядки в моём доме были, конечно, странные, но не настолько, чтоб детям разрешали пить. То есть... По праздникам наливали, да, а ещё я видел пару раз, как отец протягивал близнецам бутылку водки. Я был тогда ещё ребёнком - одиннадцать или, может двенадцать - отец помогал мне и объяснял кое-какие медицинские приёмы. Водку он признавал за анестетик. Учитывая, что потом из той же бутылки он лил прямо на рану в антисептических целях, весь обезболивающий эффект, если он и был, как рукой снимало. Врач из него был, конечно, не приведи господь!

Той ночью я не остался у Аси, хоть она и предлагала.

- Ника дома совсем одна, - объяснил я, - надо вернуться.

Мама и братья были на охоте, для Яна это был первый раз с тех пор, как его обратили.

Они вернулись той же ночью. Сперва даже показалось, что ничего: без обычных криков и требований срочно спуститься и помочь, тихо вернулись, грязные и уставшие, но серьёзно не раненые. Я сошёл вниз, они не поздоровались и ничего не сказали. Стаскивали с себя грязную охотничью одежду. Мама ждала, пока Матвей выйдет из ванной, Ян, скинув куртку, уселся на ступени. Вроде бы ничего особенного, но гнетущее настроение чувствовалось. Наверное, потому что они все молчали. Так обычно не было: если не случалось ничего страшного, то они всё равно шумели, просто довольно, хвалили друг друга, хлопали по плечам, спрашивали, как дела дома, и даже не разувшись, шли проверять холодильник. Голодными они были всегда, удачная была охота или нет. Но в этот раз никто и не заикнулся о позднем ужине. Может быть, стоило предложить самому, но от общей атмосферы язык присох к нёбу, и я ничего не сказал.



У вышедшего из ванной Матвея было расцарапано лицо. От горячей воды полосы покраснели и распухли, но сразу было видно, что ничего страшного, и глаз не задет. Я всё-таки спустился и подошёл к нему, потому что стоять на лестнице молча было уже совсем невыносимо, а уйти, пока мама не скажет: «Спасибо, Марк. Иди, тебе завтра вставать рано», тоже как будто бы было нельзя.

- Обработаем как следует, - объяснял я, доставая из шкафа бинты, вату и зелёнку, - и заклеим, чтоб не занести инфекцию. Что на тебе ещё есть?
- Да вроде ничего, - ответил Матвей рассеяно.

На него это было непохоже, чтоб он так молчал и чтобы вернулся без новых ран и историй к ним. Но у него правда не было ничего кроме царапин на лице и руках, иначе он не в душ бы пошёл, а ко мне - это я знал.

- Как тебя угораздило лицо подставить? - спросил я, чтобы только не молчать.
- С дерева спрыгнула, тварь, - безо всякого интереса объяснил Матвей. - Я не заметил.



Это была упыриха. Не из тех, которых показывают в кино, не в красивом платье и без укладки, бледная и костлявая, грязная, потому что пришлось откапываться из могилы, сама раздутая, смердящая - на то и труп. Голод погнал её к людям.

Вообще-то, она была не местная. Ехать пришлось чёрт знает куда, и мама даже не хотела за это браться или думала поехать одна, потому что Яна к полнолунию надо было вернуть домой и запереть. Но отец сказал прямо:

- Ты его для того из леса припёрла, чтоб он остаток жизни в подвале просидел? Пусть едет! Посмотрим, сможет ли он оставаться с нами...

Так что пришлось им ехать всем вместе.

Я ждал, что Матвей загорится историей, расскажет, как всё было, но он молчал. Не то, чтобы мне было интересно, но уж лучше, чем в тишине. Он смотрел в пол, Ян сидел, не шевелясь, с того момента, как упал на лестницу.

- Ты как? - спросил я его. - В порядке?

Штанина его сбоку была разорвана, нога замотана лоскутами не пойми чего, но Ян кивнул. Весь он был ужасно потрёпанный, в крови, не в пример маме и Матвею.

- А это? - я кивнул на его ногу.

Ян отмахнулся:

- Да это ничего, зажило уже. Как на собаке. Забыл размотать.

Он потянулся было к своим повязкам, подёргал, но не смог найти узлы под слоем грязи и крови и махнул рукой. Я протянул ему ножницы, которыми до этого открывал зелёнку, они были немного заляпаны. Ян усмехнулся:

- Ты не понимаешь, да?
- Все всё поняли, - хмуро буркнул Матвей прежде, чем я успел открыть рот.

Да, и так всё было понятно. Но я надеялся, что если делать вид, что всё в порядке, то жизнь как-то сама собой вернётся в колею.

Было уже за полночь, когда вернулся отец. Всё это время мы так и провели внизу. Мама тоже отмылась от недельной охоты, и после этого ничего не происходило, мы просто сидели и ждали отца. Он появился в дверях гротескным силуэтом, очень прямым, с поднятой головой. Единственный в комнате он смотрел перед собой и, думаю, и сам понял, что новостями его никто не обрадует.

- Ну? - спросил он.

​

 

vBulletin [media]

Скрытое содержание:

Скрытый текст: Содержание могут увидеть только группы: Администратор, Куратор, Модератор, Разработчик, СоАдминистратор, Юзер.

​

 

Ktrn, Del, привет)) Спасибо всем, кто доверил своё новогоднее настроение мне и решил прочесть

Ktrn

Ого, спасибо, мне очень приятно, что мои истории вызывают такой эмоциональный отклик
Поклоны лишние, конечно, тут все свои

Ну... сколько бы времени это не занимало, потом всё равно находишь какие-то косяки, которые надо было перерисовать в фш, но не заметила вовремя

Del

Del, спасибо за твой развёрнутый коммент я рада буду поболтать

Именно на такую реакцию я и рассчитывала, всё идёт по плану

Это довольно точная характеристика Марка. У него точно есть установочка, что тупые миры ничего не видят, и надо их уберечь, даже если никто его об этом не просит

Знаешь, читая твой коммент, я несколько раз пожалела о том, что в итоге не опубликовала послесловие
Это и не их выбор тоже. Просто ну как бы никто такую жизнь не выберет, а решать этот нечистивый вопросик кто-то должен. Ну и как бы ты не сможешь просто не говорить детям о том, кого надо опасаться и как с этим бороться, если ты знаешь, что вот оно рядом. Так что да, тут просто замкнутый круг из безысходности
Ну и знаешь... детям проще промывать мозги, они проще доверяют родителям. Для близнецов учиться стрелять и метать ножи было не только ответственной обязанностью, но и каким-то особым движем вместе с мамкой. Если бы мелкую Нику позвали на стрельбище, она была бы в восторге. А Марк, который понимает, чем это всё закончится, который видит, в каком состоянии возвращаются с охоты, в ужасе. Да он подсознательно специально мажет по этим банкам и ломает себе руку, лишь бы как-то выпутаться.

аааааааааааа ну Ника, в принципе, перепривыкла, она знает, чт Лиза вампир, и ей норм. Но Ника меньше всех была втянута
А что касается остальных, ну как бы охотились не каждый месяц. И условно три-четыре месяца Марк живёт абсолютно нормально, ходит в школу, курит с пацанами за гаражами и водит свою девочку в кино и на каток, а потом ему заявляют, что его брата надо пристрелить как собаку бешеную, и ждут, что на следующий день он вернётся в школу. Он знает, что жизнь, в основном, спокойная, он не вернулся в семью, остался в городе, кандидатскую свою пишет - типа всё норм у него. Но когда на его парня нападает вампир, не стоять же в стороне. Да он не смог промолчать, когда его девчонку ругали!

а что до того, что всех перебили... Всех они никогда не перебьют У меня была мысль подвязать сюда немного славянской мифологии, но это всё-таки больше подошло бы для предыдущего поколения. Лес символизирует потусторонний мир, а медведь - его хозяин. Тот самый медведь, который пожевал отцу ногу и перебил всё прошлое поколение Верховенских, и которого мамка убила. По-хорошему, он должен был охранять порядок в своём лесу, и из него кто-то выходил бы только изредка, по недосмотру медведя. Теперь некому приструнить нечисть и перепроводить её на тот свет. Рита причинила себе добро, она и разгребает

Ну боевая, а сердце мягкое, на детей рука не поднимается
Так что да, Марк, в общем, на неё похож

В моей вселенной белый крупняк старается держаться друг друга Потому что попробуй человека извне затащить во всю эту жесть, он же не вывезет. Марк же говорит о том, что у охотников нормально сводничеством заниматься. Его родители не по любви женились, его брату присматривают невесту в других семьях. Ася, между прочим, ведьма.

забавно, что никто не заметил вот, что чёлка и цветокор с людьми делает

Иронично, что с Ильёй его никто не сводил, но от судьбы не уйдёшь, видимо

а давайте сделаем вид, что мы не видели историю Лизы, а то она началась как-то заупокой

не-не, всё нормально Марк сходил на несколько охот и стал сильно увереннее в себе